Рон Уизли отзеркаливает всех людей с которыми когда-либо встречался, а острые осколки оставляют шрамы на память.
От него всегда очень много шума: то споткнётся о порог и, матерясь, пытается устоять на ногах, ещё своими руками-крыльями зацепит фамильную вазу; то в неловкой тишине семейного ужина со звоном уронит вилку; то невпопад пошутит и сам же засмеётся.
Рон ни избранный, ни особенный, ни одарённый, ни старший, ни младший, ни рыба ни мясо. Рон - никакой, бессмысленный, серая дымка вокруг своего выдающегося окружения.
Свитер старших братьев (его уже успели поносить оба близнеца) больно колется, давит в горловине и удушающе пахнет смесью трав с дешёвым порошком. Рон задыхается в семье Уизли, ему тесно, не хватает кислорода, не хватает месте - у него никогда не было своего места, ничего своего, всё отданное кем-то, уже использованное.
Уизли - клеймо выженное на лбу ярко-рыжим всполохом. Уже не важно кто ты Билл, Чарли, кто-то из близнецов - ты очередной. Но семья всегда превыше всего. Рон может сколько угодно огрызаться на тупые шутки и подколы родных, но всегда будет за них. Он знает, что в бурю или зной двери дома любого из Уизли открыты для него без единых вопросов, и что они понимают его лучше, чем кажется самому Рону.
Солнце по имени Гарри Поттер выжигает Рона Уизли дотла. Это ему хотелось быть избранным, заметным, знаменитым, хоть чуть-чуть видимым за спиной своей семьи.
На мгновение ему даже завидно, что Гарри сирота.
Тёмным проклятьем, меткой разрастается по телу чёрная зависть. Мальчик-который-выжил должен был уже успокоиться, но продолжает вертеть вокруг себя весь мир, что Рона укачивает, тошнит от некогда самого близкого человека. Он хочет остановиться.
Всё начинается постепенно: последний год в школе, им просто нужно сдать экзамены. Проходя по коридорам, ему мерещатся обвалившиеся стены, вспышки заклинаний и мёртвые тела. Но весельчаку Рону Уизли не положено скорбеть больше минуты, кто же будет разряжать атмосферу.
Они всегда знали, что пойдут в аврорат, потому что так хочет Гарри; они будут друзьями навек, потому что так хочет Гарри; они сегодня вместе ужинают запечённой рыбой, от запаха которой становится плохо, потому что так хочет Гарри.
Рон хочет узнать о своих желаниях, но не слышит внутреннего голоса. В своей голове ему отвечает Гарри.
Первый шаг к себе он делает уходя из Министерства. Вот в этот момент он смог произвести впечатление: все смотрят с удивлением и непониманием, он слышит перешептывания за спиной и чуть ухмыляется: приятно когда говорят о тебе. Чувствуя себя знаменитостью у которого берут интервью, он отвечает что просто хочет сменить сферу деятельность. Глазами выискивает в толпе Гарри - скажи мне что-нибудь, поддержи меня, скажи что рад за меня. Но взгляд утыкается в стену.
Солнце по имени Гарри Поттер выжигает Рона Уизли, который пытается найти последний оазис в самом себе.
Он смотрит в зеркало каждый день, прикасается к собственному телу, затем к отражению - каждый день знакомится с собой заново. Рыжие волосы выгорили на солнце, веснушками залило всё лицо, кожа рук огрубела и пересохла, раны неудачно затянулись, шрамы изрисовали всё тело затейливыми изгибами. Ему сложно привыкнуть к себе без определений: брат, муж, друг - просто Рон, всего лишь Рон. Обычный Рон, который каждый день помогает брату в лавке, любит на ужин мясо, злоупотребляет сладким и ненавидит кислые зелёные яблоки. И крыс, никаких крыс в его доме.
Рон старается вдохнуть поглубже, ощутить новую жизнь, но
Он чувствует, будто спрыгнул в холодную воду, не может нащупать дна и всё что ему остаётся - нелепо барахтаться и из принципа не просить о помощи.
Спасение утопающего в своих комплексах Рона - дело само Рона.
В Берлине от пыли трудно дышать. Она поднимается чёрным облаком от кирзовых сапог советских солдат – Вальтер делает над собой усилие, чтобы не скривить лицо в гримасе отвращения.
Они порочат его город. Разрушаю всё, что было ему дорого. Вальтер идёт по городу и слышит английскую, французскую, русскую речь вперемешку со словами на иврите. Шаги стучат по уцелевшей брусчатке – Вальтер думает, зачем вернулся в столицу. Последние месяцы войны, когда исход уже был предрешён, он лежал на жёсткой койке в госпитале – шутка судьбы ли, чистокровный волшебник, который должен был стать элитой немецкого общества, чуть не погиб, погребённый под руинами разрушенного взрывом здания. Нога всё ещё ныла, напоминая о том, как он цеплялся разбитыми кровавыми пальцами за каменный обломки, вытаскивая себя наружу.
Надо было остаться во Фрайбурге, говорят, там сейчас французы. Вальтер с трудом может воспроизвести, как попал на юг страны – помнит, что последовал за ней. Кажется, у неё был план. Теперь её нет и плана тоже.
Семья говорит ему, что нужно двигаться дальше. Вальтер смотрит на свою ногу, изрезанную шрамами – ожидать что в полевом госпитале будут заботиться о красоте – глупо. Он смотрит и не знает, как и куда ему двигаться. Он не похож на инвалида войны – у тебя есть ноги, Вальтер. Ты счастливчик.
Наверное, он должен двигаться ради товарищей, которые не вернулись в столицу; ради неё, которая всего несколько лет назад выбирала новую скатерть и всё не могла найти подходящую. Ему бы назад, в родной Берлин, когда пыль не оседала у него во рту с привкусом горечи потерь; когда он не собирался ничего менять.
Идеи и идеалы Вальтера отравили его – во что теперь верить, за кем идти, где искать цель. Он всегда был ведомый – отцом, учителями, министрами, фюрером. Идёт куда скажет, делает что прикажут, думает как научили.
Вальтер не был аврором и никогда не стремился – ни солдат, ни войн – мальчик в костюме, вышагивающий по коридорам министерства. Таким не пристало марать руки. Такие должны вершить судьбы мира, но мир оказался сильнее.
На его белой рубашке оседает чёрная пыль. Он злится: не прилично появляться перед дамой в грязной одежде. Хотя уже всё равно – после всего что произошло, после всех потерь, ужасов, смертей – думать о том, как ты выглядишь – привычка из другой жизни.
Он мало что знает о ней. Говорят многое и разное: что она тут с начала войны и помогала подполью; что приехала несколько месяцев назад, как миротворец; что преследует личные мотивы и ей плевать как на Германию, так и на Союз. Он бы не поднял на неё глаза, если бы в коридоре не шепнули боязливое «Распутина». Таким тоном говорят только о боге или дьяволе – Вальтер видит только девочку почти в два раза младше себя – сколько ей, чуть за двадцать?
Их знакомят сухо и протокольно – он не пожимает её руку сильнее и дольше положенного, не задерживает взгляд. Только оборачивается вслед – она совсем не похожа на неё.
Они переписываются о всяких мелочах, ведут светскую беседу на бумаге, поэтому его чуть удивляет, когда она приглашает встретиться в городе – лучше, чем на очередном протокольном приёме, где он еле придвигает ногами и спиной чувствует, как стоящие за спиной, готовы разорвать его в клочья, только дай слабину.
Нога болит чуть сильнее обычного – один медик, что выписывал ему лекарства, говорил, что это от нервов – Вальтер посмеялся в ответ: никаких нервов у меня больше нет.
Он сначала не замечает её: отличный навык уметь затеряться в толпе.
– Василиса, – он кивает ей в знак приветствия. Обращаться к ней фройляйн представляется неорганичным, будто пытаешься натянуть строгий костюм на куклу. – Извините, если заставил ждать. Вы хотели о чём-то поговорить?
На лакированном столе нет скатерти – это была бы большая роскошь. Вальтер краем глаза видит не заделанную трещину в стене и отворачивается – у него нет флешбеков, он не просыпается с кошмарами, не дёргается от громких звуков. Он не боится войны – он всё ещё с неё не вернулся.
